С этой удивительной хищной птицей я познакомился более сорока лет назад в тундре под Воркутой, куда отправился в первую экспедицию по Русскому Северу. На следующий день после прибытия в северный город мы со спутником вышли в маршрут, который пролегал через глубокую долину небольшой реки Безымянки. На левом склоне долины реки, метрах в трёхстах от нашего пути, возвышалась на 70— 80 см непривычная для глаз в этой безлесной природной зоне серая куча хвороста. Оказалось, это посеревшие от времени ветки ивы и карликовой берёзы. Примятая верхушка имела некое углубление, слегка выстланное прошлогодними осокой и злаками, шерстью северного оленя. В углублении лежали три грязно-зелёновато-белых с пестринами яйца (дело было в июне), а над головой, откуда-то сверху, доносились непонятные звуки, напоминающие не то мяуканье, не то заунывный плач. Задрав голову, я увидел пару парящих высоко в небе птиц с большими крыльями и закруглёнными хвостами; низ их оперения был светло-жёлто-коричневым. Догадался, что это «хозяева» гнезда, которое они подобным способом защищают. Сверив внешний облик и описание птиц с определителем, я понял, надо мной с тревожными криками летают самец и самка канюка мохноногого, или зимняка, а сложенная на склоне куча хвороста с тремя яйцами сверху — их гнездо. Птица эта весьма обычна на Севере, но обнаружить её не просто.
Позже, после первого знакомства с этим семейством канюков, я частенько заглядывал в долину р. Безымянки, чтобы навестить уже знакомое мне гнездо канюков и понаблюдать за их птенцами. Недели через полторы в гнезде уже сидели птенцы. Два птенца оказались крупными, а третий — совсем заморыш, будто его не кормили, или ему всегда доставалось меньше пищи. Посещая в течение почти двадцати лет долину р. Безымянки, я всегда находил здесь и в других местах на её склонах гнёзда канюков, но всегда с разным количеством либо яиц, либо птенцов. Так, в один из годов в гнезде сидели сразу пять очаровательных, покрытых редким бело-серым пухом, но уже с хищно загнутыми книзу концами клювов, птенцов; рядом с ними валялись обглоданные кости куропаток и уток. В другие годы я обнаруживал в гнезде от 2 до 4 птенцов. К своему удивлению я отметил (в отличие от известных книг по птицам России, где говорится, что канюк питается в основном леммингами и мышами), что в окрестностях Воркуты и в соседних с ней районах Большеземельской тундры мыши присутствуют в рационе канюков наравне с утками и куропатками.
За двадцать с лишним лет, путешествуя по Большеземельской тундре от западных склонов Полярного Урала до р. Море-Ю, мне частенько удавалось находить гнёзда канюков. Все они располагались на склонах и вершинах холмов, нередко обращённых в сторону реки или озера. При таком расположении гнезда перед взрослыми птицами, высматривающими добычу с возвышения, открывается огромная панорама, площадью в несколько квадратных километров, где они успешно могут охотиться. По низинам, у воды, и на сухих, поросших ивняками и осочниками, участках гнездятся утки, кулики и куропатки, основные кормовые объекты хищников. Кроме того, по сырым местам в так называемые «мышиные годы» устраивают свои колонии лемминги, а потому все осочники и луговины пронизаны лемминговыми тропами, которые эти зверьки выгрызают в траве. Они тоже становятся желанной добычей канюков, которые часто приносят леммингов, а заодно и полёвок, вечно голодным птенцам.
Как правило, на охотничьей территории каждой канючиной семьи встречается не один десяток различных возвышений — кочек, триангуляционных знаков, опор линий электропередач, холмиков и т.д., на которые во время облёта своей территории присаживаются и отдыхают птицы, откуда следят за всеми перемещениями своих жертв. Подобные места присадок канюков легко заметны издалека: их определяют по наличию здесь погадок, и не только канюков, но и других северных хищников — полярных сов, поморников, сапсана.
Попадались и такие гнёзда канюков, которые служили птицам лишь один — три года. От многолетних они отличались формой — более напоминали «блин», и возвышались над землёй не выше 20—30 см. Возможно, их устраивали потомки испытавших «бэби бум» канючиных семей и только в годы, которые следовали за одновременно богатыми на «урожай» леммингов и массовые гнездования уток и куропаток. Благоприятные кормовые условия «мышиных годов» предопределяли успешность развития и доживания птенцов до взрослого возраста, увеличения численности популяций канюков. Как правило, за «урожайным мышиным годом» или парой таких лет подряд, далее следовал спад численности леммингов. Поэтому возвратившееся сюда после зимовки разросшееся канючиное потомство, «дети» прошлогодних родительских пар, уже весной оказывалось в худших, чем годом раньше, условиях. Увеличившееся население хищных птиц устраивало гнездовья (это они по форме напоминали «блин»), но такие канючиные семьи оказывались недолговечными, отчего и гнёзда служили им всего год—три. Пищи-то на всех не хватало, и птицы вынуждены были мигрировать в другие районы.
Многолетнее знакомство с канюками убедило меня во мнении, что не всё потомство одного гнезда доживает до осени и становится взрослыми птицами. Почти в каждом гнезде, как и в том первом, с которого началось моё знакомство с канюками, всегда были либо одно яйцо, из которого не вывелся птенец, либо один слабый птенец. Их участь, увы, всегда оказывалась незавидной. Яйцо выкидывали либо птенцы, либо взрослые птицы, а если оно всё же развивалось и из него выходил птенец, он всегда оказывался слабее других собратьев, и его заклёвывали, выкидывали из гнезда или он сам погибал, поскольку ему почти никогда не доставалось приносимого родителями корма.
По моим наблюдениям гнездовые сооружения канюков, подобно тем, что я находил на склонах р. Безымянки, были многолетними и служили не менее 5—7 лет, иногда — до 10—15 лет.
Проработав много лет в тундре вблизи населённых пунктов, я подметил одну интересную особенность в биологии канюков. Так, вблизи г. Воркуты и расположенных около неё шахтёрских посёлков птицы активно устраивали свои гнездовья на опорах линий электропередач (ЛЭП). На этих деревянных сооружениях высотой 20—25 м они строили гнёзда на самых высоких горизонтах — на скрепляющих вертикальные столбы поперечных брёвнах. Не менее удивительным оказывались гнездовья, устраиваемые канючиными семьями на железных опорах ЛЭП, но уже на большей высоте. Тут хищников тоже привлекали верхние ярусы железных конструкций, где поперечины-перекладины настолько сближены, что между ними надёжно укладываются ивовые и берёзовые сучья, крепятся очень прочно и их не размётывает даже сильный ветер.
Я неоднократно обследовал 100-километровую трассу ЛЭП от г. Воркуты до пос. Хальмер, и в разные годы находил на деревянных опорах по 20— 25 гнёзд канюков. На маршруте такой протяжённости подобное количество гнёзд — явление уникальное, поскольку в «дикой» тундре численность гнездящихся птиц намного меньше. Видимо, освоение человеком Севера способствует коренной перестройке экологической обстановки в регионе, что, в частности, приводит к изменению биологии обитающих тут птиц. Последние, особенно хищные, нередко селятся в антропогенно изменённых ландшафтах, или по соседству, в нескольких километрах от поселков и транспортных коммуникаций, сельхозугодий. В таких очагах хозяйственного освоения им почти всегда гарантированы доступные в большом количестве кормовые объекты. Здесь много удобных мест для гнездований, более комфортные температурные условия и продолжительный бесснежный период. Иначе говоря, снимаются многие экологические барьеры, которые, в той или иной степени, в естественной среде ограничивают и регулируют распространение и обилие этих животных. Поэтому не удивительно, что именно тут держится больше всего хищных птиц с преимущественно южным распространением — дербников и серых ворон (в тундре серые вороны почти исключительно хищничают), сюда же для кормёжки слетаются и другие крупные хищники, обычные на юге Субарктики, — болотная и полярная совы, поморники и чайки.